Турция: проучить США, используя отношения с РФ

Об особенностях внутриполитической обстановки в Турции, а также американо-турецких и российско-турецких отношениях на современном этапе рассказывает Кавказскому геополитическому клубу руководитель политического направления Центра изучения современной Турции (ЦИСТ) Юрий Мавашев.

– Президент Эрдоган добился положительного ответа на референдуме 16 апреля 2017 г., хотя и с очень небольшим перевесом: за превращение Турции в президентскую республику высказались всего 51% участников голосования. О чем свидетельствует столь неубедительная победа? Говорит ли она об ослаблении позиций президента или речь идет только об отношении избирателей к перераспределению властных полномочий?

– Пиррову победу очень сложно оценивать как победу в классическом смысле. Раскол турецкого общества сегодня весьма затруднительно скрыть, несмотря на ряд мер, предпринятых правящей Партией справедливости и развития еще до референдума. Весьма показательно в этом смысле, что даже такие политики, как Абдуллах Гюль (экс-президент), Ахмет Давутоглу (экс-премьер), Бюлент Арынч (экс-вице-премьер), которые считаются основателями-тяжеловесами ПСР наряду с Тайипом Эрдоганом, не стали агитировать за проводимые конституционные изменения. А некоторые из них отвергли и официальные приглашения президента явиться на дружескую беседу в президентскую резиденцию Аксарай. На этой встрече Эрдоган хотел заручиться поддержкой своей «старой гвардии».

Самое интересное – то, что сомнительная победа во многом объясняется и агрессивным поведением властей в нарушение норм элементарной политической этики. В ход шли манипуляции общественным сознанием, когда представителей оппозиции открыто и бездоказательно обвиняли в симпатиях к террористам со всех возможных площадок, на какие способен административный ресурс. Причем только сторонникам президентской формы правления позволили проводить многолюдные мероприятия в столицах, которые, как не сложно догадаться, прекрасно освещались в СМИ. В то время как для оппонентов проводимых «преобразований» существовал режим ЧС, действующий с момента попытки государственного переворота по сей день. Ограничения властями оппозиции не исключили и доступа к эфирному времени, предусмотренного законом. Перечисленное, разумеется, лишь небольшой срез, которого может быть достаточно, чтобы осознать масштаб взаимного неприятия, по сути, двух партий – «за Эрдогана» или «против Эрдогана».

Все эти запрещенные в естественной конкурентной среде методы, на мой взгляд, дали обратный эффект: значительная часть общества, по Станиславскому, сказала «не верю» в адрес навязывания новой президентской формы правления. Поэтому в данном случае ослабление позиций президента я не стал бы рассматривать вне контекста отношения турок к перераспределению властных полномочий. Границу провести в такой далекой от нормальности политической обстановке маловероятно.

– Что означает территориальное распределение ответов «да» (главным образом, центральная часть страны) и «нет» (в основном, окраинные провинции и обе столицы) в турецких реалиях? Не значит ли это, что теперь раскол общества закреплен еще и результатами референдума? К каким последствиям это может привести?

– Если оценивать итоги референдума по крупным городам, то они в целом отражают картину политического размежевания общества. Президента традиционно поддержали провинции внутренней или центральной Анатолии (Кайсери, Сивас, Аксарай, Конья, Невшехир, Токат, Кастамону и др.). Тем не менее, даже здесь колебания были от 53% до 81%. Больше всего голосов в пользу конституционных поправок отдали жители черноморского региона (Ризе, Трабзон, Байбурт – 81%). Неудивительно, ведь предки президента сами из этих мест.

Символично, что столичный политический ландшафт наиболее ярко продемонстрировал разногласия турок по вопросу президентской республики (Стамбул: 48,65% – против, 51,35% – за; Анкара: 48,85% – против, 51,15% – за). И это при том, что, казалось бы, именно эти города стали ареной практически боевых действий в ночь на 16 июля 2016 года во время путча.

Весьма неутешительна обстановка для Эрдогана и к западу от Стамбула (Эдирне, Текирдаг, Кыркларели). Полагаю, что сам по себе референдум лишь обострил раскол общества. Последствия – понятие весьма ёмкое. Вместе с тем уже сегодня ясно, что монополистами ПСР и Эрдоган в Турции не будут. Причем вне зависимости от того, как скоро мы узнаем о появлении новых политических сил, поскольку общество, несогласное с Эрдоганом, всегда напомнит о себе. Последний «Марш справедливости» оппозиции и примкнувших к ней граждан, выступающих против репрессий, – яркое тому подтверждение. Люди просто требуют возвращения «нормальности».

– Усиление президентской власти вызвало шквал жестких, зачастую оскорбительных комментариев в среде американских экспертов и СМИ. Эрдогана сравнивают с Хомейни (напоминая, что последний подтвердил создание Исламской Республики Иран результатами референдума), а Турцию, соответственно, с ИРИ (отказывая ей в возможности назвать себя «проевропейским членом НАТО»); утверждают, что итоги референдума «институционализируют популистскую авторитарную систему», что «Турция собирается сделать еще один шаг к диктатуре», и т.п. Насколько уместны подобные параллели? Какую Турцию на самом деле собирается строить (и уже строить) Эрдоган? Неоосманизм, неоисламистский проект – реально ли это?

– Надо констатировать, что эти оценки уже в некотором смысле запоздали. Турция взяла курс на установление популистской авторитарной системы еще 10 лет назад, по итогам парламентских выборов 2007 года, когда ПСР получила уверенное большинство. К этому же периоду относится начало активного пересмотра Основного закона страны. Вообще довольно странно слышать о таких заключениях именно с американской стороны, поскольку ни для кого ни секрет, что Партия справедливости и развития была смоделирована под цели и задачи США, которые несколько раньше остальных осознали, что развитие политического ислама определит будущее, как минимум, Ближнего Востока. С американской подачи многие неподатливые военные были отстранены и арестованы руками премьера Реджепа Тайипа Эрдогана и его партии. Армию вывели из игры. Это сейчас в Турции стало политически модно говорить, что многие офицеры находились в плену американской воли. Еще большой вопрос, кто изначально был в этом плену. Исторический парадокс заключается в том, что в глазах Вашингтона Эрдоган стал условным «недемократом» ровно в тот момент, когда стал вести собственную игру, написанную в процессе «пьесы» (2013 год – протестные выступления в парке Гези).

Параллели с Ираном вряд ли уместны, поскольку политический и исторический процессы, при внешней схожести, на поверку отражают нечто принципиально новое. Это приблизительно как утверждать, что революции в каждой стране одни и те же. Ответ: и да, и нет.

Эрдоган долгие годы выстраивал панисламистскую модель, которую в России часто ошибочно обозначают как «неоосманизм». Основное отличие этих моделей в том, что, как верно отмечал ученик экс-премьера Ахмета Давутоглу Бехлюль Озкан, «панисламизм, в отличие от неоосманизма, включает далеко не только бывшие османские владения, но охватывает исламскую цивилизацию целиком». А если учесть стремление турецкого истеблишмента инкорпорировать в зону своего влияния всю Африку и Центральную Азию, то турки вообще мало чем себя ограничивают. Это реально в том смысле, что президент Эрдоган, вне всякого сомнения, раньше многих своих коллег из других государств ощутил веяние времени, которое сегодня сообщает нам о том, что глобализации лучше не противостоять, а направлять ее в собственное русло. Он не только понял это, но и заложил новые международные основы в турецкую политику, которые будут изучать многие поколения.

– По мнению большинства американских аналитиков, Турция может стать частью новой ближневосточной стратегии администрации Трампа, но не должна быть ее опорой. Поведение президента Эрдогана (укрепление отношений с Россией, попытка налаживания турецко-израильских отношений и т.п.) расценивается как «странное»; утверждается, что оно «сделало его ненадежным партнером в рамках НАТО», и даже что «США могут обойтись без Турции». Глава стратегического совета Центра стратегических и международных исследований Энтони Кордесман предлагает администрации Трампа «принять тот факт, что нестабильность в Турции, авторитаризм Эрдогана и борьба Турции с курдами становятся частью серьезной проблемы безопасности США, и что американские интересы требуют полного пересмотра стратегии США в отношении Турции». Чем на самом деле вызвано обострение американо-турецких отношений и то очевидное недоверие, которое испытывает Вашингтон к бывшему верному союзнику в регионе? В чем совпадают и где противоречат друг другу интересы США и Турции в Сирии и на Ближнем Востоке в целом? Является ли жесткая антиэрдогановская риторика американцев маркером предстоящих серьезных изменений внешней политики – или лишь средством давления на турецкое руководство?

– Если бы без Турции США действительно могли бы обойтись так, как они утверждают, мы стали бы свидетелями иного поведения Вашингтона. Делать хорошую мину при плохой игре в данном случае проще всего. Анкара по факту является частью ближневосточной стратегии Дональда Трампа. Чрезмерное, как считают американцы, сближение Турции с Россией стало результатом крайне неосмотрительной политики президента Барака Обамы, который метался из стороны в сторону в тот самый ключевой момент, когда многие международные проблемы еще можно было предотвратить. Ведь турки остались наедине со своими трудностями на границах при декларативной поддержке американцев. Таким образом, обострение двусторонних отношений объясняется комплексом факторов, кумулятивным эффектом которых стала непоследовательность со стороны администрации Обамы.

Дело в том, что в Вашингтоне никогда не рассматривали турецкие национальные интересы как нечто, с чем нужно всерьез считаться. А между тем Турция стремительно изменилась к началу XXI века. Это не Эрдоган потребовал у американцев отношений на равных, а турецкий народ. Как бы пафосно это не звучало. В этом смысле история с отказом США экстрадировать исламского богослова Фетхуллаха Гюлена стала лишь очередным поводом для ухудшения отношений. Первопричины лежат во вторжении американской армии в Ирак в 2003 году, когда турецкие соображения никто в Вашингтоне в расчет не принял. Весьма затруднительно преодолеть взаимное неприятие, когда оно основано на старых подходах США и новых реалиях в Турции. Неизбежно одно уничтожит другое.

США и Турция заинтересованы в том, чтобы процессы на БВ не вышли бы из-под контроля. Миграционные потоки так или иначе беспокоят обе стороны, поскольку негативный эффект от происходящего ощущается на всем комплексе международной безопасности, который выстраивали Вашингтон и Анкара. Дробление государств (Ирак, Сирия) также крайне нежелательно, поскольку может привести к дестабилизации региона. Сегодня всем очевидно, что появление новых «ИГ» (запрещено в России) вместо старого никому не нужно.

Вопрос лишь в том, что Вашингтон при этом с легкостью готов рисковать и торговать не своим ради достижения своих целей. Американцев не сильно заботят опасения турок относительно формирования курдского государства в Сирии. Им это непонятно.

Турки исходят из своего понимания проблемы энергетической безопасности. Диверсификация каналов поставок углеводородов не входит в американские планы, поскольку очевидно, что изоляция России в этом случае теряет всякий смысл.

Наконец, для США исламистские режимы всего лишь «перчатки», которые они могут менять, как и светские, при необходимости. Для Турции поддержка родственных исламистских режимов – вопрос выживания, если угодно, исторической миссии. Турки не могут относиться с той же утилитарностью к происходящему на Ближнем Востоке, как это свойственно американцам.

– Насколько серьезную роль в российско-турецких, американо-турецких и тройственных отношениях играет курдский вопрос? Уместны ли восторженные (или алармистские, в зависимости от подхода) заявления о «неизбежности» провозглашения курдской государственности в Сирии с расчетом на расширение ее на турецкую территорию? Каков наиболее реалистичный путь разрешения этой проблемы?

– Сегодня курдский вопрос во всей его многогранности настолько часто используется для подкрепления или ослабления позиций той или иной стороны конфликта в Сирии, что создается устойчивое впечатление: судьба самих курдов мало кого по-настоящему волнует. Российская сторона ограничивается дежурными формулировками, согласно которым в Москве отдают должное огромному вкладу курдов в борьбу с международным терроризмом в Ираке и Сирии. Вместе с тем это не мешает нам поддерживать войсковую операцию турецких ВС «Щит Евфрата», заявленной целью которой было уничтожение именно курдских группировок на севере Сирии.

Недавний визит министра обороны Сергея Шойгу в Турцию для обсуждения с турецким руководством судьбы курдского кантона Африн также наводит на некоторые рассуждения. Ранее турецкие СМИ утверждали, что там находятся российские военные, мешающие туркам начать зачистку. Речь шла, как минимум, о семи точках. Затем турецкая газета Milliyet со ссылкой на МИД России написала об уходе наших военных из Африна. При этом сами российские дипломаты отрицали достоверность информации. Очевидно одно: договариваться в указанном направлении мы явно хотим. Россия исходит из того, что создание курдского государства в Сирии или в Турции в обозримой перспективе маловероятно. Однако при его возможном появлении российское руководство хотело бы уклониться от прямого ответа на вопрос: «как вы к этому относитесь?». Для нас Турция и курдское государство партнеры неравнозначные.

С учетом того, что курдские кантоны Манбидж, Кобане и Джазире отрезаны от Африна, не вполне ясно, о какой «неизбежности» появления курдского государства идет речь? Единство кантонов нарушено, а соединить их, разбив Сирийскую Свободную Армию и турецкие войска, вряд ли представляется возможным. Мы говорим о сложившейся обстановке. Вероятно, федерализация Сирии была бы лучшим ответом на все эти вызовы. В Турции возобновлению «мирного процесса» с курдами нет альтернатив.

– 24 апреля Центр Вудро Вильсона провел мероприятие «Каково будущее отношений между Турцией и ЕС?» (аналогичные темы постоянно поднимают и другие аналитические центры США). Как бы Вы ответили на этот вопрос?

– Не хотелось бы говорить банальности, но это будет зависеть от целого ряда факторов. Трудно представить, насколько может измениться ЕС, скажем, за 10 лет. Внутриполитическая обстановка в Турции также будет оказывать значительное воздействие на характер отношений. Однако у любого обострения есть свои пределы. Турки неплохо понимают геополитические особенности своей страны, которые диктуют необходимость выстраивания многовекторных контактов и с Востоком, и с Западом. Полагаю, и в дальнейшем мы станем свидетелями сбалансированной политики Анкары, несмотря на активность СМИ, которые умело играют заголовками и страстями.

– Аналитики давно отмечают некоторые черты сходства между президентами Путиным и Эрдоганом – от личной харизматичности до склонности к определенной авторитарности. Стоит ли рассчитывать на укрепление российско-турецких отношений на фоне охлаждения отношений Анкары с Вашингтоном и Брюсселем? Каков в принципе вектор их развития? Что думает об этом турецкое общество? Не возникает ли порой ощущения, что на осложнение отношений между РФ и Турцией работают некоторые силы и в самой Москве?..

– Неоднократно приходится сталкиваться с сопоставлением двух лидеров. Многие отмечают, что «личная химия» в их взаимоотношениях определяет развитие двусторонних связей. Не будем забывать, что на этом эффекте, прямо скажем, далеко не уедешь. Даже если это эффект долгоиграющий. Печальные события ноября 2015 (инцидент с СУ-24М) ярко это продемонстрировали. Не устану повторять, что пренебрегать такими институтами, как Совет сотрудничества высшего уровня (ССВУ) или Форум общественности (РТФО) при ССВУ ни в коем случае нельзя. Это должен быть не просто обмен мнениями, а механизм, с помощью которого президенты будут получать актуальную информацию, а на основе ее принимать решение.

В Анкаре действительно рассчитывают проучить Вашингтон, используя отношения с Москвой. Но надо понимать, что целью этой игры является возвращение американо-турецких отношений в конструктивное русло. Даже импульсивный Эрдоган не может позволить себе делать ставку на одного партнера. Вопрос «против кого дружим?» имеет смысл оставить для дворового общения. Международные отношения требуют более изощренного подхода.

На осложнение наших отношений однозначно работают силы, находящиеся в Москве. Методичность, с какой они играют непроверенной информацией, все чаще их выдает, говоря по-народному, «с потрохами». Работают ребята топорно. Доходит до того, что они рады заполучить в информационном пространстве России всего лишь несколько часов, чтобы создать негативный фон. Это касается, чаще всего, «продуктовых войн». Хочу особенно подчеркнуть, что их кипучая деятельность включает себя ведущие российские информационные агентства. Невольно проскальзывает мысль: правая рука не знает, чем занимается левая…